превышающее 1 миллион фунтов стерлингов. После различных завещаний родственникам, друзьям и домашней прислуге , оставшаяся часть была передана в доверительное управление его сыну Филипу и дочери Сибил. Как ни странно, Эдвард ничего не оставил на благотворительность:

Я хочу заявить, что не завещал ничего на благотворительные цели, во-первых, потому что даю и намерен давать в течение жизни по мере своих возможностей, а во-вторых, в знак протеста против, на мой взгляд, невежливого и запретительного налога, установленного законом на благотворительные завещания. По моему скромному мнению, любые поборы, которые препятствуют завещаниям на благотворительность, особенно в такой стране, как Великобритания, где деятельность благотворительных организаций полностью зависит от добровольных пожертвований, должны быть в корне несостоятельными.

На самом деле, благодаря тщательной организации завещания, пошлины на его имущество составили всего 160 000 фунтов стерлингов. Помимо того, что он предлагал своим детям богатство, его завещание предъявляло к ним торжественные требования:

Я внушаю своему сыну, что он должен внимательно относиться к интересам бизнеса компании David Sassoon and Co. Ltd., чтобы его репутация и положение, столь кропотливо создававшиеся его предками на протяжении почти целого столетия, не были запятнаны или подорваны возможным пренебрежением или неправильным управлением со стороны посторонних.

Далее я убедительно внушаю [своим детям] необходимость избегать любой расточительности или азартных игр и искренне надеюсь, что они будут посвящать часть своего времени и денег на благотворительные цели.

Как мы увидим, это был совет, которому ни один из них не последовал.

 

Отъезд Архи из Бомбея означал конец ее участия в бизнесе, но ее прибытие в Лондон открыло новую главу ее жизни. Похоже, она твердо решила не обижаться на обращение с ней бывших партнеров, как бы глубоко она ни ненавидела их маневры. Она занималась тем, что встречалась со старыми друзьями из Бомбея, такими как леди Рей, бывшая жена губернатора, и заводила новых, от премьер-министра Бальфура до герцогов и герцогинь . Она спокойно общалась с женами всех членов совета, особенно с Алиной, женой Эдуарда, с которой часто сидела в ложе оперного театра в Ковент-Гардене, но была против Рубена и Артура за их, по ее мнению, отчаянную привязанность к королю. К тому времени Рубен был болен ревматизмом и в основном жил в своем доме в Хоуве, Восточный Суссекс. Она также подружилась с членами семьи Э. Д. Сассуна, такими как Эдвард (сын Элиаса) и его жена-египтянка Леонтина, которых она считала менее надменными, чем ее собственная сторона.

Хотя Фарха воздерживалась от вмешательства в бизнес, она продолжала управлять своими активами и даже заниматься судебными делами. Ее счета за 1911 и 1913 годы в Chartered Bank of India, Australia и China свидетельствуют о доходах от ряда компаний, таких как Tata Iron, хотя и о мизерных дивидендах от David Sassoon & Co., а также о значительных расходах на содержание недвижимости и погашение ипотечных кредитов. Она не теряла интереса к финансовым рынкам, и ее можно было видеть покупающей и продающей акции и государственные облигации, хотя ее главной мотивацией была защита своего богатства, а не его приумножение. Она продолжала с присущей ей прямотой бороться за свои интересы, когда им угрожала опасность, как, например, в случае со спором о продаже земли на Малабарском холме в Бомбее, который длился с 1920 по 1928 год, когда дело наконец дошло до Высокого суда Бомбея и было решено в ее пользу.

Она поселилась в Лондоне на Брутон-стрит, 32, в Мейфере, и, как и остальные члены ее семьи, англизировала свое имя до Флоры, хотя, в отличие от других, переезд на запад (или, по крайней мере, свобода от необходимости вести бизнес) укрепил ее связь с языком ее религии, поскольку теперь у нее было время и энергия для более глубокого изучения своего интереса к иудаизму и еврейским текстам. Когда еврейский журналист, приехавший в Лондон из Палестины, был приглашен на обед к ней домой, их беседа велась на иврите, и он был поражен ее знанием раввинских текстов. Флора твердо верила в права женщин и не видела никакого противоречия между благочестивой приверженностью религии и ролью женщины в обществе.

Со временем она стала пользоваться таким же авторитетом в отношениях внутри семьи, как и в управлении ее делами, и ее члены обращались к ней за советами, указаниями и решениями. В двенадцатистраничном письме на ее имя жена доктора Ариэля Бенсиона с горечью жаловалась на неуважительное отношение к ней со стороны дочери Флоры Рейчел и зятя, сэра Дэвида Эзры, жившего в то время в Калькутте. Д-р Бенсион был в миссии по сбору средств на сионистское дело, но получил холодный прием от Эзры, который не только отверг его ухаживания, но и активно "призывал людей не жертвовать на наше дело". Его жена жаловалась, что Рахель "живет с грубияном, которого она не смогла впечатлить своей добротой", и хотя их дом был открыт для неевреев, Бенсионы не были приглашены. По ее словам, доктор Бенцион "плевался кровью. Мое сердце обливается кровью. Я обвиняю Давида Эзру в том, что он виновен в его болезни". Это письмо свидетельствует как о том, что в одной семье может быть разное отношение к сионизму, но все они разделяют глубокую приверженность еврейской вере и ее институтам, так и о том, какую роль Флора стала играть в Лондоне, разрешая и улаживая кризисы иного рода, чем те, над которыми она трудилась в Бомбее. Архивы не свидетельствуют о решительной поддержке сионизма кем-либо из членов семьи, и даже такие личности, как Сулейман, были гораздо более заинтересованы в помощи раввинам в Палестине в создании религиозных школ, а не по политическим причинам.

Ее жесткое сострадание, которое она привнесла в семью, проявилось во время ее визита в Индию в 1911 году. Когда она гостила в своем доме в Малабаре, у нее умер родственник. Она трогательно написала его вдове, чтобы сообщить ей новость, и рассказала о том, как он заболел и, находясь на смертном одре, попросил показать ему письма семьи из Багдада, чтобы помнить о городе, где он родился. " Его желанием было умереть в Бомбее, рядом с моим мужем, поэтому мы положили его как можно ближе к могиле. .... Мы сделали все, что могли сделать преданность и дружба, и таким образом закончилась преданность и любовь всей жизни, и вы потеряли преданного мужа, ваших детей, самого любящего отца и нас, наших самых искренних доброжелателей". Флора привила эту любовь и уважение к окружающим своим детям, и это прослеживается в письмах, которые они писали друг другу, особенно Дэвид